Капитолина КОКШЕНЕВА

Часы без стрелок

Литературная Россия. - №22 - 05.06.2009.
Вологодскому государственному драматическому театру 160 лет. При таком солидном возрасте, что странно, он не обладает ни званием академического, ни носит чьё-либо имя. Откуда такая "скромность" - Бог весть, но, кажется, за ней стоит какое-то небрежение к самим себе: ведь в советские годы, да и в первые несоветские получить имя было можно, учитывая устойчивое убеждение, что в любом областном городе самый главный театр - это театр драматический.
И эта иерархическая установка в сущности своей правильна. Драматический театр - это, непременно, визитная карточка города. Это театр, представляющий по всей России прежде всего классический русский репертуар (а усомниться в том, что сегодня это важнейшая задача, не позволяет "правда жизни" - классику современная молодежь готова скорее смотреть на сцене и в кино, чем читать.). И теперь, когда в порыве свободы театральные деятели плюнули на звания для своих театров или, как О.Табаков, искоренили в названии слово "академический" (хотя почему, например, он лично не отказался от своих званий, в том числе и народного артиста - непонятно!) - теперь стать "академическим" не менее сложно, чем найти желающих стать главными режиссёрами или худруками в провинции. Проще стало жить иначе: приехал, поставил и… уехал.

Но Вологде повезло. Зураб Нанобашвили начал работать в театре в 2001 году, и слово "работать" тут, пожалуй, приходится к месту: нужно было выстраивать репертуарную политику, работать с актёрами и администрацией театра, преодолевая естественное (и неестественное) сопротивление, непонимание, недоверие. Я считаю, что создал он интересный репертуар, с главным центром - классикой: "Бальзаминов. Бальзаминов", "На всякого мудреца довольно простоты" А.Н.Островского, "Тартюф" Мольера, "Макбет" и "Сон в летнюю ночь" Шекспира, "Дом Бернарды Альбы" Лорки, "Братья Карамазовы" Достоевского. И мне как-то очень жаль, что например, Достоевский (и не только) снят с репертуара в связи с отбытием (бегством?) главного артиста из Вологодской драмы. "Братья Карамазовы" были спектаклем концептуальным, в графике и стилистике его мизансцен, в его чёрно-белой цветовой палитре чувствовалось что-то очень грузинское (что любили мы и в советском грузинском кино), но в то же время это был, безусловно, Достоевский-христианин.

О грузинском в Нанобашвили придётся говорить. И я лично не вижу тут никакого неудобства. "Мне нравится, - сказал как-то мне талантливый и отчаянный молодой русский писатель, - когда в русском культурном строительстве участвуют люди других национальностей". И я с ним согласна, но с одной "оговорочкой". Да, такая позиция говорит не о нашей с вами щедрости (не будем уже так собой гордиться!), но о способности русской культуры втягивать в себя других, своей силой и мощью не бояться поделиться ни с кем. А "оговорочка" собственно одна - любит ли Зураб Нанобашвили русскую культуру? Ответ ясен и определёнен - любит. Он ею воспитан, он в русском театре и стал режиссёром. Для него наши классики - это в точь такие же собеседники, как и для нас с вами. Всё. Вопрос исчерпан. У нас только одна главная мера, а другие только подчиняются ей - это мера любви. (И уже абсолютно не важны ни его личная горячность, ни бешеный темперамент, которые русскому человеку гораздо понятнее и ближе, чем холодная расчётливость.) Так что давайте поговорим о том, какого Островского он снова поставил в своей (и нашей) вологодской Драме. А это уже третье обращение к великому драматургу - всегда актуальному и бесконечно сценичному.

Пожалуй, главную идею драматурга о ДОХОДНОМ МЕСТЕ как чиновничьем кормлении и жертвовании человеческим ради этого кормления постановщик спектакля Зураб Нанобашвили и сценограф Елена Сенатова расширили и в глубь истории, - к временам гоголевского рождения чиновничьей темы в русской литературе, и приблизили к нам - в день сегодняшний с его фантастическим ростом бюрократии. Потому и видим мы компактную, но весьма многозначительную сценическую конструкцию - огромный "стул-трон" символизирует не просто жизненную или государственную иерархию, но и олицетворяет собой "иерархию" успеха, дохода, сытой жизни. Внутри самого этого "стула"-дома, "стула" - присутственного места размещаются иные стулья, стульчики и просто бедные "стоячие места" тех, кто в самом низу, у подножия бюрократической машины клюёт как курочка, "по зёрнышку". Да, Островский говорит в этой пьесе о служивом народе и о чиновной России. Потому и похож молодой чиновник Белогубов (арт. Николай Акулов) на остепенившегося и взявшегося за ум Хлестакова. Потому и нет прежней купеческой роскоши, тяжеловесного быта, да и акценты в жизнях человеческих расставлены совсем другие. Островский получился социальным - и сегодня это высшая точка, пик театрального свободомыслия. Ведь политического театра у нас больше нет.

Но всё же Зураб Нанобашвили социальность своего спектакля "окутывает", уравновешивает проблемами психологическими: да, реальная жизнь такова, что хранителем всей главной её нынешней "экзистенции" оказывается старый генерал Вышневский (арт. Владимир Таныгин). Это он со всей страстью успешного и пожившего человека набрасывается на племянника Жадова, требуя забыть о идеалах и книжках, в которых соблазняют молодёжь высокими материями о достоинстве личности и честной бедности. И он оказывается прав, потому как племянник, сдавленный тисками необходимости кормить жену (а режиссёр усугубляет ситуацию, показывая, что Полина беременна), в результате вынужден отбросить гордость правдолюбца и хулителя взяточников да отправиться всё к тому же дядюшке просить тёплого, сытого, хлебного места чиновника. Несомненно, что современность, что располагается прямо на нынешней улице, заставила режиссёра расставить новые акценты в великом Островском. Когда-то эту пьесу играли так, что публика симпатизировала именно Жадову с его молодым и искренним бунтом, с его обличением общественных пороков. А сегодня, пожалуй, нет - сегодня впору задать ему вопрос: "И зачем же ты женился, бунтарь? И зачем наивную жену свою вовлёк в недоступное её пониманию некое противостояние обществу?". Дмитрий Бычков в роли Жадова в первой части спектакля сохраняет некую старомодность актёрской игры, представляя своего героя порывистым романтиком. Но во втором действии дыхание времени становится ощутимее, рисунок рельефнее: это уже реально измученный жизнью человек, добывающий в трудах копейку и совсем не знающий никакой радости от этого каторжного труда. Да, он пойдёт на поклон к дядюшке Вышневскому, но поздно… У него он тоже найдет разорение и разлад - дядюшка уличён во взяточничестве. И бежит Жадов оттуда ни с чем со своей молодой женой. И завершится спектакль на ноте вполне необыденной. Герои смотрят на звёзды, взобравшись вверх по лестнице… Режиссёр будто враз вырывает их из оков тяжкой, суровой реальности и развёртывает перед ними и нами полотно неба - другой реальности с её вечной привлекательной и торжественной силой, о которой человек так часто забывает, но без которой, по большому счёту, вся наша жизнь просто прах…

В общем, концепция спектакля такова, что созвучие времени в "Доходном месте" сегодня значит одно: Жадов, когда-то считавшийся единственной "прогрессивной личностью", больше не главный герой этой пьесы. На боевые (первые) позиции выдвинулись крупный чиновник и генерал Вышневский и вдова, мамаша двух девушек на выданье Фелисата Кукушкина (яркая, напористая и гротескная работа Нины Скрябковой). Все сцены с Фелисатой даны режиссёром на высоком градусе актёрских эмоций и смысловой сатиричности: тут всё дело в изначальной "двойной морали", "тройной бухгалтерии" как самых надёжных принципов жизни этой цепкой женщины. Скорее даже она, чем дядюшка Вышневский, способна дать конкретный отпор жадовскому идеализму. Именно Кукушкина будет вполне цинично учить Юленьку и Полину "правильному обращению с мужьями", а с другой стороны, рекомендовать их так: "Денег нет, но за нравственность мужья будут благодарны". Да-да, ту самую нравственность, о которой вполне усвоившая науку мамаши младшая Юленька скажет вполне определённо - "у нас дома всё обман", но ничуть не огорчается юная барышня этим обманом, а ловко выскакивает замуж за молодого "чиновника без комплексов" Белогубова (у Николая Акулова есть несколько отличных характерных жестов, которые живописуют мизерный масштаб услужливого, какого-то даже сального в общении героя). Роль Юленьки в исполнении Екатерины Петровой режиссёром застроена изначально так фактурно, выпукло и гротескно, что актриса легко доносит до нас всю свою "философию" простенького мещанского семейного счастья. И она действительно счастлива. Муж-то оказался ей "по размеру": всё в дом тащит и на дамские прихотливые желания смотрит с чиновной услужливостью, будто и не жена перед ним, а какой-нибудь генерал из присутствия…

Тут у каждого героя есть своя правда, свой грешок и своя радость. Старый чиновник Юсов (засл. арт. Олег Емельянов) особенно хорош в паре с мадам Кукушкиной: его милая домашность и всепонимание - просто отменная оппозиция вдове, вечно играющей роль "нравственной мамаши" благочестивых барышень. Но есть у каждого своя "ахиллесова пята", своя обнажённая больная точка. Богатство, практицизм, ловкость в делах генерала Вышневского (точная работа Владимира Таныгина) совершенно не приносят ему ни счастья, ни любви (холодная красавица-жена Анна Павловна - арт. Оксана Кисилёва - мужа своего откровенно не любит как купившего её молодость). Мечтательная чистота и простодушная искренность Жадова, столь ценимые милой, но совершенно обычной Полиной (тонкая, эмоционально выверенная работа Натальи Абашидзе), постепенно истончаются в жизни. Унизительная бедность разъедает всё лучшее, да и что за преступление - желание хорошенькой женщины носить шляпку? Все сцены с подаренной сестрой шляпкой, которую Полина и носить-то не умеет, выполнены в острой отчаянно-театральной манере. Тут уже почти краски Салтыкова-Щедрина идут в ход.

Программка нового спектакля Вологодского драматического театра выполнена в виде 5-тысячной рублёвой купюры. На этом денежном знаке написано: "А.Н. Островский. "Доходное место"". Так постановщик спектакля Зураб Нанобашвили сказал нам, что актуальность спектакля манифестируется им сознательно. И часы без стрелок, висящие на казённом "стуле-троне", только ещё раз подчёркивают: Островский - вне времени. Островский - вечен…